Sneznyj Lew (Schneelöwe)
BG, Oleg Sakmarov, Alexei Zubarev, Sergei Schurakov, Andrei Surodinov, Alexander Titov, Andrei Vikharev, Kate St. John, David Mattacks
1. Silberne Rose
2. Zentrum des Wirbelsturms
3. Waldhüter Maksim
4. Altrussische Sehnsucht
5. Dubrovskij
6. Zwischenfall in Nastasjino
7. Düsenjäger
8. Schwarzer Brahmane
9. Große Eisenbahn-Symphonie
© BG 1996, Trairii 1996
Серебряная Роза
(инструментал)
Центр Циклона
Вчера я пил, и был счастливый,
Сегодня я хожу больной,
Ах что ж ты, мать - сыра природа,
Ох столь безжалостна со мной?
Снился мне сон, что я был трезвый,
Ангелы пели в небесах.
А я проснулся в черном теле,
звезда застряла в волосах.
Говорила мне мать - летай пониже,
Говорила жена - уйдешь на дно...
А я живу в центре циклона,
И вверх и вниз - мне все равно.
А люди работают за деньги,
Смотрят в окно на белый свет.
А в нашем полку - все камикадзе,
Кто все успел - того здесь нет.
Так скажем "Банзай", и Бог с ней, с твердью;
Все, что прошло - сдадим в утиль.
И здесь у нас в центре циклона,
Снежные львы и полный штиль.
Сегодня я опять счастливый,
А завтра я опять больной,
За что ж ты, мать - сыра природа,
Настоль безжалостна со мной?
Опомнись, мать - сыра природа,
Я все же сын тебе родной!
Максим-Лесник
Я хотел стакан вина - меня поят молоком,
Ох я вырасту быком, пойду волком выти.
Сведи меня скорей с Максимом - лесником,
Может он подскажет как в чисто поле выйти.
То ли вынули чеку, то ль порвалась связь времен,
Подружились господа да с господней сранью.
На святой горе Монмартр есть магический Семен,
Он меняет нам тузы на шестерки с дрянью.
Раньше сверху ехал Бог, снизу прыгал мелкий бес,
А теперь мы все равны, все мы анонимы.
Через дырку в небесах въехал белый Мерседес,
Всем раздал по три рубля, и проехал мимо.
Чаши с ядом и с вином застыли на весу
Ох, Фемида, где ж твой меч, где ты была раньше?
Вдохновение мое ходит голое в лесу,
То посмотрит на меня, а то куда дальше.
Я опять хочу вина, меня поят молоком,
Ох я вырасту быком, пойду волком выти,
Сведи меня скорей с Максимом - лесником
Может он подскажет как в чисто поле выйти.
Древнерусская Тоска
Куда ты, тройка, мчишься, куда ты держишь путь?
Ямщик опять нажрался водки, или просто лег вздремнуть,
Колеса сдадены в музей, музей весь вынесли вон,
В каждом доме раздается то ли песня, то ли стон,
Как предсказано святыми все висит на волоске,
Я гляжу на это дело в древнерусской тоске...
На поле древней битвы нет ни копий ни костей,
Они пошли на сувениры для туристов и гостей,
Добрыня плюнул на Россию и в Милане чинит газ,
Алеша, даром что Попович, продал весь иконостас.
Один Илья пугает девок, скача в одном носке,
И я гляжу на это дело в древнерусской тоске...
У Ярославны дело плохо, ей некогда рыдать,
Она в конторе с пол-седьмого, ней брифинг ровно в пять,
А все бояре на "Тойотах" издают "PlayBoy" и "Vogue",
Продав леса и нефть на запад, СС20 - на восток.
Князь Владимир, чертыхаясь, рулит в море на доске,
Я гляжу на это дело в древнерусской тоске...
У стен монастыря опять большой переполох,
По мелкой речке к ним приплыл четырнадцатирукий бог.
Монахи с матом машут кольями, бегут его спасти,
А бог глядит, что дело плохо, и кричит "пусти, пусти",
Настоятель в женском платье так и скачет на песке,
Я гляжу на это дело в древнерусской тоске...
А над удолбанной Москвою в небо лезут леса,
Турки строят муляжи Святой Руси за полчаса,
А у хранителей святыни палец пляшет на курке,
Знак червонца проступает вместо лика на доске,
Харе кришна ходят строем по Арбату и Тверской,
Я боюсь, что сыт по горло древнерусской тоской...
Dubrowskij
Stets wenn in unruhiger Zeit
Es riecht nach Elend und Not,
Genau zur Mitternachtszeit,
Bescheiden und stille,
Kommt plörtlich ein Greis aus dem Wald –
Schau genauer – er ist gar nicht alt,
Im Gegenteil, edel und jung
Und stattlich – Dubrowskij.
Wach auf, mein Kostroma,
Schlaft nicht, Saratow und Twer;
Wie lang‘ wollt ihr betteln um Brot,
Und weinen und klagen.
Dubrowskij sitzt im Aeroplan,
Dubrowskij erhebt sich ins Blau,
Fliegt über der sündigen Welt
Und schreibt hoch am Himmel:
Ich bin’s Mascha, wein‘ nicht,
Wein´ nicht, die Sonne wird aufgeh’n;
Versteck‘ dein Gesicht nicht vor Gott, wie soll er uns sonst finden?
Die himmlische Stadt Jerusalem
Leuchtet in Kälte und Eis,
So steht sie hier um uns herum,
Uns erwartend, wartend…
Seinen Schild und sein Schwert warf er fort,
Den Revolver in den Kanal;
Er weiss, Rache wird nicht gebraucht
Und atmet zufrieden;
In schwieriger Zeit für das Land
Fliegt über uns sein Aeroplan,
So wunderschön wie ein Altar
Und schreibt hoch am Himmel:
Ich bin’s Mascha, wein‘ nicht,
Wein´ nicht, die Sonne wird aufgeh’n;
Versteck‘ dein Gesicht nicht vor Gott, wie soll er uns sonst finden?
Die himmlische Stadt Jerusalem
Leuchtet in Kälte und Eis,
So steht sie hier um uns herum,
Uns erwartend, wartend…
Инцидент в Настасьино
Дело было как-то ночью, за околицей села,
Вышла из дому Настасья в чем ее мама родила,
Налетели ветры злые, в небесах открылась дверь,
И на трех орлах спустился незнакомый кавалер.
Он весь блещет, как Жар-Птица, из ноздрей клубится пар,
То ли атаман, то ли брахман, то ли полный аватар
Он сказал - "У нас в нирване все чутки к твоей судьбе,
Чтоб ты больше не страдала, я женюся на тебе."
Содрогнулась вся природа, звезды градом сыплют вниз,
Расступились в море воды, в небе радуги зажглись.
Восемь рук ее обьяли, третий глаз сверкал огнем,
Лишь успела крикнуть "мама", а уж в рай взята живьем.
С той поры прошло три года, стал святым колхозный пруд,
К нему ходят пилигримы, а в нем лотусы цветут.
В поле ходят Вишна с Кришной, климат мягок, воздух чист,
И с тех пор у нас в деревне каждый третий - индуист.
Du erzählst mir, mein Freund,
warum sind um uns bloß Fallen,
warum man so viel Zeit
Leid und Pein um sich nur sieht.
Nach Weihrauch der Höll´
riechen zärtliche Kamillen,
und Apostel Andreas
hat stets einen Luger mit.
Kommt´s daher, dass solang´
Menschen unten friedlich leben,
ist im Kopfe Wirrwarr,
alle Farben beherrscht Schwarz.
Oben über den Wolken
schwebt ein schwarzer Düsenjäger,
ist mir Perlen geschmückt
von dem Kopf und bis zum Schwanz.
Wer ist der, der drin fliegt,
wer bemächtigt sich des Hebels,
wer bedient dieses Rohr,
wer ist, der das Steuer dreht.
Flieger tragen Tschadyrs,
du erkennst sie kaum hier.
Sei mal ehrlich und sag,
diese Flieger sind doch wir.
Es gewittert im Himmel,
Angydrit und reines Phosphor.
War auf Liebe gestimmt,
im Visier ist alles wüst.
Ich zerriss gern mein Hemd,
um getanes Bös´ zu büßen.
Doch es schwärzt vor den Augen
von dem Schatten seines Flügels.
Gehe aus, stolzer Geist,
schlucke deinen Fluch hinunter.
Sowieso lebt sich nicht,
und dein Zorn entfaltet sich.
Geschickt stell ich mich an,
schieße mit der letzter Kugel,
schlage das Aas heraus,
man bekommt wohl mehr Licht.
Черный Брахман
Когда летний туман пахнет вьюгой,
Когда с неба крошится труха,
Когда друга прирежет подруга,
И железная вздрогнет соха,
Я один не теряю спокойства,
Я один не пру против рожна.
Мне не нужно не пушек ни войска,
И родная страна не нужна.
Что мне ласковый шепот засады,
Что мне жалобный клекот врага?
Я не жду от тиранов награды,
И не прячу от них пирога.
У меня за малиновой далью,
На далекой лесной стороне,
Спит любимая в маленькой спальне
И во сне говорит обо мне...
Ей не нужны ни ведьмы ни судьи,
Ей не нужно ни плакать ни петь,
Между левой и правою грудью
На цепочке у ней моя смерть.
Пусть ехидны и дядьки с крюками
Вьются по небу, словно гроза -
Черный брахман с шестью мясниками
Охраняет родные глаза.
Прекращайся немедленно, вьюга,
Возвращайся на небо, труха.
Воскрешай свово друга, подруга,
Не грусти, дорогая соха.
У меня за малиновой далью,
Равнозначная вечной весне,
Спит любимая в маленькой спальне,
И во сне говорит обо мне,
Всегда говорит обо мне.
Wie ein Kind sucht´ ich die Stelle,
wo ich mal anlegen kann,
schlug in Blut die Stirn, begriff nicht,
was in den Anfängen stand.
Gar nicht schlimm mal geistig werden,
Kreuze im Kopf und im Mund.
Übers Land fährt rasend ein Zug,
und darin fährst auch du.
Himmelreich ist nichts für Jugend.
Wenn du alt bist, steigst du kaum.
Durch Golgatha geht der Buddha,
und der schreit Allah akbar.
Wo mein Platz ist, weiß der Kuckuck,
wenn ich hier einheimisch bin.
Der Lokführer ahnt so gar nicht,
dass er dich zu mir heut´ bringt.
Es gibt Länder ohne Schwermut,
Länder ohne Traurigkeit.
Der Christalleingang dorthin ist
zugeschlagen lang und breit.
Es geschieht mal, dass die Engel
schreien frühlings hell und mild.
Der Lokführer weiß auch selbst nicht,
dass er dich zu mir heut´ bringt
In der Welt bleibt nichts beständig,
aller Stoff verfällt, ich schwör´s.
Für die Lieb´ zu Flora, Fauna
hat jetzt keinen Platz mein Herz.
Deine Lok kreist so, dass auch
Schienenweg kein Ende nimmt.
Der Lokführer weiß auch selbst nicht,
dass er dich zu mir heut´ bringt.